...

Федор Иванович Панферов родился на Волге, обладал характером и решительностью подлинного волжанина, всю жизнь стремился ра­ботать по преимуществу над крупными, впечатляющими своим размахом произведениями, посвященными острым, значительным собы­тиям. Это — эпическое полотно «Бруски» (романы «Оборотни», «Плотина», «Твердой поступью», «Творчество»), трилогия «Борьба за мир», «В стране поверженных», «Большое искусство», трилогия «Волга-матушка река» (романы «Удар», «Раздумье», «Во имя молодо­го»). Писатель задумал создать еще роман «Кирилл Ждаркин», под­водящий некоторый итог, объединяющий все написанные ранее про­изведения в одну историческую хронику, дающую зримое, выпуклое, художественно-философское воспроизведение четырех десятилетий жизни советского народа. Начиная с двадцатых и кончая пятидеся­тыми годами с их героикой, достижениями, радостями, победами, со всеми просчетами, ошибками, порой трагедиями. Показать жизнь в развитии, в диалектических противоречиях, в неустанном движении вперед... Довести реализацию этого гигантского замысла до конца ему не было суждено.

Родился Федор Иванович 20 сентября (2 октября) 1896 года в селе Павловке Саратовской губернии в бедняцкой крестьянской семье. На всю жизнь сохранил он привязанность и любовь к родному селу, не раз, уже став известным писателем, посещал его, помогал сельчанам. О тогдашней жизни, о своем полунищем детстве, о раннем вступлении в трудовую, «взрослую» жизнь рассказал он в повести «Родное прошлое».

Россия медленно, но безостановочно набирала темп на своем пути к прогрессу. Необходимость просвещения становилась все яснее обитателям даже самых «глухих», «медвежьих» углов. Талантливые русские юноши, выходцы из ремесленной, крестьянской, рабочей среды, некоторые из которых в дальнейшем стали писателями, постоян­но ощущая груз немыслимой эксплуатации, унижений, прокладывали себе путь к образованию. Перечитывая автобиографические повести волжан Максима Горького — «Детство», «В людях», Федора Гладко­ва— «Повесть о детстве», «Вольница», Петра Замойского—«Под­пасок», «Молодость», видно, что, несмотря на различия в подборе и освоении жизненного материала, мере талантливости, приверженно­сти к несхожим писательским манерам авторов, в них много, чрезвычайно много общего. Лучшие страницы панферовского «Род­ного прошлого» перекликаются с ними. Автор хорошо показал, как «мальчик на побегушках» в лавке местного богатея стремился ис­пользовать каждую свободную минуту для самообразования, для то­го, чтобы расширить свои жизненные горизонты, стать личностью. Не­смотря на запреты купца второй гильдии Крашенинникова, помощник его приказчика сумел все же экстерном сдать экзамен за три класса начального училища да еще получить похвальный лист. Почти не­возможно было поступить в Вольскую учительскую семинарию (на двадцать восемь вакансий туда устремились 160 претендентов), но и это препятствие удалось преодолеть.

В семинарии Панферов быстро выдвинулся в число лучших учеников. Стал знакомиться с книгами по истории культуры, филосо­фии, политической экономии, широко раздвинув тем самым рамки учебной программы. Постепенно для него прояснилось представле­ние о революционном прошлом России, о ее современных днях. На­метились ниточки, ведущие к местным большевикам. «С такою-то подготовкой» встретил Федор Панферов семнадцатый год.

А дальше — сплошная круговерть. Революция! Радость, чувство весеннего обновления, раскрепощения, стремление всего себя отдать строительству новой жизни. Сбор хлеба для государства, звенящие сотнями разноречивых голосов митинги, горячие схватки с эсерами и меньшевиками, со всеми их видами и разновидностями, организация рабочих отрядов на борьбу с самарской «учредилкой» и чехословац­кими мятежниками. В 1919 году Панферов становится редактором га­зеты «Луч правды», затем его, молодого коммуниста, избирают от­ветственным секретарем уездного комитета партии. И всюду, в род­ной Павловке и примыкающих к ней деревнях, в Вольске, в боль­шом губернском городе Саратове, где довелось некоторое время учиться на факультете общественных наук крупнейшего в Поволжье университета, Панферов пристально «вглядывался в жизнь». Стрем­ление понять ее закономерности, уловить мельчайшие подробности, запомнить характерные детали пробудило потребность поделиться своими мыслями, взглядами с окружающими.

Первый рассказ Панферова — «Перед расстрелом», написанный в 1918 году, появился в журнале «Горнило»    (издание Саратовскогосовдепа). Уже по этому рассказу можно судить об индивидуально­сти начинающего автора. Панферов стремится раскрыть неповтори­мые переживания каждого из шестидесяти смертников, загнанных белогвардейцами в одну общую камеру. Тут и выбившийся «из ни­зов» в инженеры недоумевающий, растерянный Мальцев, и дерзкий заводской рабочий Коровкин, и мужественный, стойкий, умеющий вовремя поддержать товарищей, настоящий революционер Нордов. Многое в характерах героев намечено только пунктиром. Но уже то, что начинающий автор пытается сделать своих героев живыми людь­ми, передать индивидуальность каждого из них, позволяет признать эту первую «пробу пера» удачной.

Затем под звучным псевдонимом «Марк Солнцев» в саратовском журнале «Коммунистический путь» появилась очерковая повесть «Сысуевская республика», вводившая читателей в самый водоворот революционных преобразований в деревне. Панферов понял, что на­шел свою настоящую дорогу. «Радости у меня было — океан,— вспо­минал он впоследствии.— ...Стал расспрашивать читателей. Одни из них отплевывались и ругались. Другие чрезмерно восхищались и хвалили Марка Солнцева» ¹.

С 1924 по 1934 год Федор Иванович Панферов возглавляет «Крестьянский журнал». Затем — журнал «Октябрь». Но никогда Панферов, подобно многим другим редакторам, не замыкался в че­тырех стенах своего кабинета. Жизнь кипела, конечно, и в редакци­ях. Но еще ярче, еще более буйными красками расцветала за окна­ми редакционных комнат — на полях и фермах, в забоях и цехах за­водов, на городских площадях и строительных площадках. Панферов быстро завоевал признание как автор острых, проблемных, наводя­щих на споры очерковых книжек. «Береговая быль», «От деревен­ских полей», «В предутреннюю рань» — одна за другой появлялись они в двадцатые годы. В этих и других своих работах Панферов то насмешливо, то гневно, а то с поистине эпическим спокойствием доказывал, убеждал, на многих примерах показывал крестьянскому читателю преимущества жизни в коллек­тиве, преимущества колхозного хозяйствования. Изучал действитель­ность, писал, до рези в глазах читал и перечитывал чужие рукописи, не жалел себя. Его статьи, очерки, выступления на заседаниях ре­дакционных коллегий, совещаниях, митингах, сельских сходах, встречи и беседы с крестьянами и сельскими активистами, не­сомненно, внесли свой вклад в проходивший весьма непросто процесс коллективизации. Одним из первых он боролся с грубостью, бесчело­вечьем, уравниловкой, за содружество земледелия и науки, за справедливость в распределении общественных доходов, за хозяйственный расчет. После встречи и долгой беседы с Дмитрием Фурмановым окончательно созрело решение: развертывающиеся события необхо­димо воспроизвести в крупном эпическом произведении. И Панфе­ров с присущими ему крестьянским трудолюбием и крестьянским упорством взялся за эту продолжавшуюся более двенадцати лет ра­боту. Каждая новая книга, составившая эпопею, названную «Бруски», привлекала к себе массу читателей, непременно оказывалась в цент­ре бурных критических дискуссий. Вместе с такими замечательными произведениями советской литературы, как «Ледокол» Кузьмы Гор­бунова, «Поднятая целина» Михаила Шолохова, «Лапти» Петра Замойского, «Ненависть» Ивана Шухова, «Когти» и «Капкан» Ефима Пермитина, она давала верное, многостороннее, смелое изображение сложнейшей эпохи, раскрывала сущность перелома, происходившего в сознании десятков миллионов сельских тружеников.

Как живут герои, каковы их доходы, что они имеют за свой не­легкий труд — эти вопросы на протяжении всей творческой деятель­ности не переставали волновать Панферова. Потому-то и персонажи его не тени, не бледные фигуры, а реальные, наполненные живой плотью люди, показанные в борении страстей, в тяжелейшей работе, в быту, в неистовой борьбе. Писатель стремился в своих произведе­ниях всегда говорить правду. Рассказать, например, о голоде в еще недавно богатом, торговом селе Полдомасово, кроме Панферова, не решился в то время ни один писатель. В творчестве Федора Ивано­вича народная экономика стала предметом поэтического осмысления. Он сумел показать, как эта экономика формировала нравственность и мировоззрение героев. О большинстве из них автор писал с явной симпатией. И ничего, наверное, так не боялся, как примитивной идеализации. Вот житель того же Полдомасова — «последний единолич­ник» Никита Гурьянов. Это он на своем, кровью доставшемся ему рысаке, направляется на поиски сказочной «страны Муравии». Много в Никите такого, что дорого писателю — трудолюбие, разумная рас­четливость, твердая вера в справедливость. Но над разумом в созна­нии Никиты превалирует порой совсем неразумная скаредность. Да и нравственность его не всегда на высоте. Ему не чужд «птичий грех»: он сожительствует со своими снохами. Человек сложен, и писатель постоянно стремился раскрыть его характер во всех проти­воречиях.

Современная критика порой писала о присущем Панферову «биологизме». Можно по-разному понимать этот термин. Несомненно од­но: писатель был смел, он вскрывал такие пласты жизни, проникал в такие уголки человеческих душ, в которые не всегда может про­никнуть даже талантливый критик. Федор Панферов нарисовал уди­вительные картины прихода в деревню новых форм труда и быта, нового, более широкого кругозора, нового сознания. Современниками «Брусков» эта эпопея воспринималась как «красный зов к солнечной жизни».

«Красный зов» предполагал и применение особых средств художественного воздействия на читателя. Не случайно в «Брусках» так много преувеличений, нарочитого сгущения красок, откровенных проявлений ненависти ко всему тому, что претило автору. Для писатель­ского почерка Панферова характерно тяготение к гиперболе, к конт­растным ярким тонам, к «фламандским» сочным картинам жизни, ра­боты, поисков, радостей и горестей людей.

Годы Великой Отечественной войны Панферов провел главным образом на Урале (Свердловск, Челябинск, Магнитогорск, Миасс, Чебаркуль). Частыми были его поездки на фронт. С корреспондент­ским билетом «Правды» он побывал на охваченной пламенем всена­родной борьбы Смоленщине. Участвовал в битве на Курско-Орловском выступе. Был свидетелем и летописцем напряженных боев в Белоруссии, в Восточной Пруссии, в Центральной Германии. Особен­но сблизился он в это время с бойцами и командирами 3-й общевой­сковой армии, которой командовал генерал А. В. Горбатов. Талант­ливый военачальник—Герой Советского Союза генерал-полковник Александр Васильевич Горбатов — высоко ценил деятельность совет­ских литераторов, привечал их, помогал «войти» в обстановку фрон­товых будней. В штабе его армии побывали в разное время такие вы­дающиеся писатели, как Александр Серафимович, Константин Федин, Александр Твардовский, Борис Пастернак, Павел Антакольской. С помощью Главного политического управления Красной Армии эти писатели, а также член Военного Совета—генерал-лейтенант Иван Прокофьевич Коннов и начальник штаба армии — генерал-лейтенант Макар Васильевич Ивашечкин уже в середине 1944 года выпустили в свет сборник «В боях за Орел». Естественно, что и сами историче­ские события, и та обстановка, те люди, с которыми встречался писатель, побуждали, властно звали к художественному твор­честву.

В 1941—1945 годах на страницах «Правды» и других газет Пан­феров опубликовал большие циклы очерков о людях трудового, ин­дустриального Урала, о героях фронта. Писатель метко улавливал типичные, роднящие их черты: глубокое осознание своего патриоти­ческого долга, самоотверженность, способность инициативно и смело выполнять любое задание, преодолевать любые, порой немыслимые трудности. Переработав свои мимолетные зарисовки в более широкие, более объемные картины, Панферов создал документальные повести «Своими глазами» (1941 г.) и «Рука отяжелела» (1942 г.)—яркие прозаические произведения о Великой Отечественной войне. Недаром они впервые появились в журнале «Новый мир», а повесть «Своимиглазами» была перепечатана «Правдой». Характеризуя героев этих произведений, критик Зоя Кедрина в то время писала: «Искусные и увлеченные мастера боя, герои Панферова воюют во имя торжества жизни... А потому среди грохота битв, смрада и запустения они не перестают ощущать прелесть родной природы, не перестают верить в силу подлинной дружбы, в нерушимость любви». Критиком отмече­но своеобразие писательского подхода к изображению новой, необыч­ной для автора действительности.

За активную корреспондентскую работу на фронте Панферов был награжден орденом Отечественной войны IIстепени, а 24 сен­тября 1945 года в связи с выходом в свет десятитысячного номера «Правды» он, ее старейший корреспондент, был удостоен боевого ордена Красной Звезды.

Но Федор Иванович считал, что он не все еще сказал о собы­тиях военного времени. Все сильнее давало себя знать стремление создать на этом материале нечто более значительное, создать круп­ное эпическое полотно.

Панферов любил воспроизводить колоритные характеры, изобра­жать людей энергичных, исполненных буйных сил, тесно связанных с миром природы. Вот такие-то люди с особой полнотой проявляли себя в экстремальных условиях войны. Среди этих героев — рабочих и бойцов — было немало недавних выходцев из деревни. Автор «Бру­сков» задумал описать их жизнь еще задолго до войны. «Как и у вся­кого литератора, у меня был свой внутренний творческий план,— впоследствии вспоминал он.— А меня интересовала та прослойка рабо­чего класса, которая окончательно еще не порвала с сельским хо­зяйством, но и не влилась окончательно в рабочий коллектив...»². Война ускорила реализацию этого замысла.

Одной из важнейших задач военного времени являлось налажи­вание массового выпуска доброкачественных, безотказных, удобных в эксплуатации моторов. Моторы нужны были автомобилям, танкам, самолетам, подводным лодкам, торпедным катерам. Не случайно в то время широко был распространен афоризм: «Современная вой­на — война моторов». Не случайно, конечно, Панферов решил показать в своем романе строительство, налаживание, пуск именно мотор­ного (к концу войны преобразованного в автостроительный) завода. Не случайно и название места строительства, куда направляет Николая Кораблева его друг — народный комиссар, отвечавший за эту отрасль военного производства. Под поселком Чиркуль писатель подразумевал Чебаркуль, город в Челябинской области, куда в первые месяцы войны поступало оборудование из многих эвакуируемых западных районов страны. «По сути дела, целая высокоразвитая по тому времени индустриальная держава была перемещена на тысячи километров. И не только перемещена, но в исключительно короткие сроки размещена на новых необжитых местах и начала выпускать так необходимую фронту продукцию»,— писала в 1986 году, об­ращаясь к историческому прошлому нашей Родины, «Правда»'. И то, как это происходило, стремился показать своим читателям Панферов.

Писатель часто выступал перед бойцами и офицерами запасных  полков, маршевых пополнений, курсантами военных училищ, рабочи­ми и инженерами уральских заводов. Делясь с ними фронтовыми впечатлениями, рассказывал об ударном, напряженном труде кадро­вых производственников и производственников из вновь создаваемых коллективов. Отношение самых различных аудиторий к его устным новеллам утверждало в мысли: да, роман нужен, необходимо скорее приступать к его созданию. Начиная работу над новым произведе­нием, писатель, и об этом впоследствии он говорил не раз, ставил перед собой задачу: писать правду и только правду, не скрывать пережитых трудностей, честно рассказывать об успехах и небывалых лишениях, о вдохновении, душевном подъеме и сомнениях, предательст­ве, страхе, о мудром руководстве и встречавшихся порой головотяп­стве и некомпетентности.

Сказать правду о войне, нарисовать впечатляющие картины битв, труда и военного быта в то время было нелегко; война еще продол­жалась, история ее не была написана, сами события не были еще достаточно осмыслены. И Панферову пришлось еще раз проявить одно из основных своих качеств — смелость, для того чтобы сказать о небывалых массовых лишениях, об интернациональном антифашист­ском подполье и гитлеровских лагерях смерти, об истинной обстанов­ке на тыловых стройках и действующих промышленных предприятиях. Несмотря на целые кипы заготовок и ясность идейного замысла, ра­бота над романом шла сравнительно медленно. В ходе работы рамки его расширились: роман превратился в трилогию. Начатая весной 1943 года работа над нею продолжалась более десяти лет («Борь­ба за мир» -книга первая опубликована в 1945 году, книга вто­рая—в 1947 году, «В стране поверженных» —в 1948 году, «Боль­шое искусство» —в 1949 году, переработанное издание-в 1954 году).

Несколько раз Панферов порывался бросить эту работу. Но требовательные письма читателей, а их в редакцию журнала «Октябрь»приходили многие сотни, не уставали повторять одно: «Продолжай!». Автор решил завершить свой труд романом «В стране поверженных», создав тем самым дилогию о войне (роман в 2-х книгах «Борьба за мир» и роман «В стране поверженных»). Герой дилогии Николай Кораблев погибал в фашистском концентрационном лагере. Но читатели требовали его «воскрешения». «Требование это,— вспоминал Панфе­ров впоследствии,— было настойчивое, порой угрожающее, с ним при­шлось посчитаться и следом за Татьяной вернуть Николая Кораблева на Урал. Но нельзя же просто вернуть. Мне хотелось показать, как рабочий класс залечивает раны после такой жестокой войны, и вместе с тем раскрыть советский стиль, высокое мастерство руковод­ства промышленностью. Вопрос этот в истории новый, небывалый и очень сложный: ведь заводом руководят не капиталисты, а избран­ники народа. Здесь нужны иные формы, люди большого таланта, тес­но связанные с народом... Так появился третий том — «Большое искус­ство».

Несмотря на то, что в трилогии и место, и характер действия, и персонажи резко отличаются от всего того, что создавалось писате­лем ранее, между «Брусками» и «Борьбой за мир» существует тес­нейшая преемственная связь. И там и тут действуют или крестьяне, или лица, корнями своими глубоко уходящие в деревню. Вместе с тем трилогия выявила новые черты творчества Панферова. Если в «Брус­ках» образам интеллигентов отводились относительно второстепен­ные, эпизодические роли, то в «Борьбе за мир» сделана попытка вы­вести их на передний план повествования. Таковы центральные пер­сонажи всех трех романов — инженер, крупный хозяйственник Нико­лай Кораблев и его жена — творческая натура, художница Татьяна Половцева. Однако и здесь усилия писателя сосредоточены главным образом на изображении рабочих, солдат, партизан, на взаимоотно­шениях с ними центральных героев, личностей сильных, необычных, выдающихся.

Татьяне Половцевой отведена особая роль в трилогии. Она как бы согревает все повествование, вносит в его суровый эпический тон какую-то свою нежную, лирическую нотку. Она воплощение женственности, верности, тонкой интеллигентности. Оказавшись на терри­тории, временно захваченной врагом, Татьяна Половцева делает все для того, чтобы спасти кроху сына и свою престарелую мать. В страшных перипетиях войны это не удается. Оставшись один на один со своим горем, она преодолевает боль утраты, становится в один ряд с самыми неутомимыми, самыми отважными народными мстителями.

Панферов. Воспоминания друзей. М., 1964. С, 458, 10

Немногими точными штрихами раскрывая этот образ, писатель показывает, как чужды друг другу понятия — материнство и война, как мать, отстаивая жизнь своего ребенка, тем самым борется со все-уничтожающими силами войны, как, идя на смерть, она сохраняет плодоносное древо жизни.

Прав критик Михаил Шкерин, утверждавший, что в образе Татья­ны Половцевой Панферов «стремился обобщить лучшие качества со­ветской женщины-интеллигента». Данный в динамике образ помо­гает автору связать воедино все три романа, помогает раскрыть идей­ный смысл трилогии. Ведь Татьяна Половцева верная дочь народа, плоть от его плоти. Она всегда в самой гуще событий, всегда с людь­ми. Их мысли — ее мысли, их надежды и чаяния — ее надежды. И вот что писал по этому поводу сам Панферов: «Яростно борясь с врагом, защищая родную землю, эти люди думали о мире и защищали мир. Этим победителям чужды были завоевания. Мои наблюдения и на фронте, и в тылу полностью подтвердили, что советские люди преж­де всего борются за мир, во имя созидательного труда. Вот почему и роман свой я назвал — «Борьба за мир»². Трилогия заканчива­ется трогательной и многозначительной сценой: мир воцарился на земле, к Татьяне Половцевой вновь возвращается счастье мате­ринства.

Широкая панорама строительства завода в тяжелейших условиях войны, данная в первой книге романа «Борьба за мир», многими де­талями, подробностями перекликается с произведениями талантливых советских писателей, трудившихся в те годы рядом с Панферовым на Уральской земле («Клятва» Федора Гладкова, «Огни» Анны Кара­ваевой, «Урал в обороне» Мариэтты Шагинян). Картины самоотверженного труда рабочих, коренных жителей этих мест и новоприбыв­ших из самых различных районов, сразу вводят читателя и в нервную, напряженную обстановку первых месяцев войны, и в сущ­ность возникающих отношений, и в многообразный мир настроений, переживаний, эмоций тысяч живущих здесь людей. Главная их зада­ча — скорее дать необходимую технику фронту. Автор трилогии пока­зывает, что сделать это было нелегко. В уже цитированных автобиографических записках Панферов вспоминал: «Условия для жизни на заводе были ужасные: холодные бараки, столовые работали плохо, в трескучие морозы, обернув руки тряпками (варежек не было), ра­бочие сгружали с платформ заледеневшие, седые от мороза станки. Порою казалось, вот сейчас бросят все и разбегутся. А эти люди, не­смотря ни на что, стали выпускать моторы...»³.

¹  «Звезда», 1951, № 3. С. 179.

²  Федор Панферов. Воспоминания друзей, М., 1964. С. 456—457,

³  Там же. С. 457.

Так шла борьба за мир в глубоком тылу. Еще острее шла она на самом фронте.

Жизни фронта посвящены основные главы второй книги романа «Борьба за мир». И здесь автор многое изобразил на основе личных впечатлений, крупным планом воспроизвел быт и боевую деятель­ность офицеров и генералов действующей, наступающей армии.

Некоторые критики упрекали писателя: незачем, мол, было вво­дить Николая Кораблева, сугубо гражданского человека, в боевую обстановку фронта, нечего ему там делать. Эти обвинения легко от­вести. Именно невоенному деятелю, тем более такого масштаба, как Кораблев, со стороны многое было виднее, о многом он мог судить нестандартно, непредубежденно, вне догм сугубо военно-академиче­ского мышления. Об этом думал Лев Толстой, когда рисовал сцены пребывания Пьера Безухова на Бородинском поле. Об этом думал и один из крупнейших советских драматургов Александр Корнейчук, когда в пьесе «Фронт» (1942 г.) раскрыл сущность конфликта, воз­никшего между командующим фронтом — генерал-лейтенантом Ива­ном Горловым и прибывшим на этот фронт его братом — директором крупного авиационного завода Мироном Горловым. Так что автор «Борьбы за мир» шел тут в русле давно сложившейся традиции. Сам он объяснял свое решение так: «Я намеренно «услал» на фронт ди­ректора завода Николая Кораблева: мне надо было глазами невоен­ного человека показать обстановку фронта, первые впечатления, тем более что по ходу событий жена Николая Кораблева — Татьяна Половцева — осталась в немецком тылу»¹.

В какой-то мере прототипами героев фронтовых сцен романа ста­ли упоминавшийся выше генерал А. В. Горбатов — командарм Гор­бунов, генерал И. П. Коннов — член Военного Совета армии Парохо­дов, генерал М. В. Ивашечкин — начальник штаба Ивочкин, и толь­ко адъютант командарма старший лейтенант И. А. Галушко выведен в романе под своей собственной фамилией. Именно он говорит на­правляющемуся впервые в штаб армии Николаю Кораблеву: «— Тут река есть такая Зуша (приток Оки.—Л. В.). По ту сторону реки на бугорке колхозная конюшня. Засели в нее немцы, укрепились, и мы год их оттуда выкуриваем — и никак, хоть лопни. Эта конюшня у нас вот тут,— и Галушко ладонью крепко хлопнул себя по шее» ². Этот эпизод воспроизвел в своем стихотворении «Смерть сапера» (1943 г.) и Борис Пастернак, также бывший в период боев под Орлом в расположении штаба 3-й армии:

¹  Федор Панферов, Воспоминания друзей, М., 1964. С. 457.

²  Панферов Ф. Я, Собрание сочинений: В 6 т. Т. 3. М., 1958. С. 349.

Он(противник.— Л. В.) наших мыслей не подслушивал — И не заглядывал нам в душу.

Он из конюшни вниз обрушивал

Свой бешеный огонь по Зуше.¹

Острые непосредственные впечатления, беседы с командирами различных степеней и рангов давали многое. Конечно, оперативно-тактические расчеты командарма, точный состав его армии, характер взаимоотношений с командованием фронта (Брянским фронтом, в зо­не действия которого происходили описанные события, командовал в то время генерал-полковник Маркиан Михайлович Попов) не могли быть известны писателю, но общая обстановка на командном пункте перед началом наступления, общее настроение, с поразительной быст­ротой передававшееся от командования войскам, переданы правиль­но. Панферова интересовали и волновали не военно-исторические под­робности (знаток этого материала может обнаружить тут некоторые неточности), а подробности психологические, подробности, связанные с духовной жизнью советского народа того трагического и героиче­ского времени.

Однако писатель вовсе не желал сосредоточивать свое внимание на деятельности высшего командования, ему хотелось познакомиться поближе с жизнью солдат. Потому-то и Николай Кораблев долго не задерживается в штабе, получает разрешение побывать на поле боя. И в конце концов оказывается там, где осуществляли свои смелые рейды прославившиеся уже в то время брянские партизаны. И тут жизнь давала романисту бесконечное разнообразие ценнейшего исто­рического материала. Этот материал нужно было «переварить», твор­чески переработать, связать с системой образов и сюжетом задуман­ного произведения.

Вместить все эти события в рамки одного романа оказалось делом трудным, почти невозможным. И потому-то Панферов, завер­шив работу над первым вариантом текста «Борьбы за мир», тут же взялся за роман «В стране поверженных». Название этого второго романа трилогии кажется нам теперь не вполне удачным. Ну, что по­делать! Из песни слова не выкинешь. В конце войны и в первые годы после ее победного завершения словосочетания «логово фашистско­го зверя», «цитадель нацизма», «страна поверженных» стали широко­употребляемыми формулами. Они часто звучали и в устной речи, и по радио, и со страниц газет и журналов. Панферов был характернейшим сыном своего времени. То, что было на слуху, почти всегда оказывалось на кончике его пера.

¹Пастернак Б.  Стихотворения и поэмы. М.—Л.,  1965. С. 415,

В романе «В стране поверженных» сразу обращают на себя вни­мание два момента - Чрезвычайно яркое, выписанное почти одними контрастными красками интернациональное антигитлеровское под­полье. Материал для автора романа совершенно неизвестный, новый, требующий весьма тщательного освоения, оставляющий много места для проявления писательской фантазии. И отчетливо различаемое стремление развить, обострить сюжетную интригу, захватить чи­тателя не только обилием содержательных, поучительных картин, но и необычными, не всегда достаточно мотивированными похождения­ми героев. Оказавшись в чрезвычайных обстоятельствах, Николай Кораблев и Татьяна Половцева с честью выходят из самых немысли­мых испытаний. Им трудно, их здоровье подорвано, но они сохра­няют жизнестойкость, способность и дальше продолжать творческую работу. Один из первых рецензентов романа — Аркадий Первенцев писал: «Говоря о занимательности романа, о напряженности сюже­та, надо сказать, что писатель воспользовался этим не только для повышения читательского интереса к своей книге (так нетрудно было скатиться на позиции детектива), а для того, чтобы полнее и шире раскрыть героику подвигов советских патриотов». Жизнь в условиях партизанской борьбы и подполья, конечно же, всегда полна самых неожиданных поворотов, которые ведут к появлению захва­тывающих сюжетов.

Теперь, когда достоянием советской общественности стали кни­ги, скрупулезно воспроизводящие подробности подвигов и битв на­родных мстителей, такие, как «От Путивля до Карпат» Сидора Ков­пака, «Подпольный обком действует» Алексея Федорова, «Это было под Ровно» Дмитрия Медведева, «Люди с чистой совестью» Пет­ра Вершигоры, многое в партизанской деятельности времен Вели­кой Отечественной войны становится понятным и ясным. Но было время, когда эта деятельность представлялась массовому читате­лю лишь в самом общем виде, находилась «за семью замками».

Многое прояснилось и в борьбе подпольщиков-интернационали­стов, заключенных фашистских концлагерей. Их беззаветная вера в социалистические идеалы, твердость духа, страдания и стойкость глубоко раскрыты в таких замечательных книгах, как «Пропавшие без вести» Степана Злобина, «Щит и меч» Вадима Кожевникова, «Нагрудный знак «Ост» Виталия Семина. Но в то время, когда замысливался и создавался роман «В стране поверженных», всех этих книг еще не было. Панферову и тут приходилось идти не­проторенными тропами. Отсюда и очевидные промахи, допущен­ные Им в этом произведении. Но автор внимательно прислушивался к критике, ценил ее указания, от издания к изданию совершенствовалсвой   роман,   собирался   еще   раз   тщательно   переработать   его текст...

 ¹«Новые успехи советской литературы». М., 1949. С. 258,

Выше уже говорилось о том, что настоятельные требования чи­тателей заставили его «воскресить» Николая Кораблева, «вернуть» на Урал, написать еще один роман, развернуть дилогию в трилогию. Первая редакция «Большого искусства» была неприязненно встрече­на рядом критиков, потребовалось еще пять лет (1949—1954 гг.) на­пряженного труда, поисков, пристального вглядывания в действи­тельность для того, чтобы выйти с ним к читателям. С особой силой здесь, в этом произведении, прозвучала мысль о роли кадров, о при­звании руководителя, о связи лидера с массами.

Еще в романе «Борьба за мир» были выразительно показаны псевдодемократические приемы директора-«выдвиженца» Макара Савельевича Рукавишникова. Панибратствуя с рабочими, а на деле с полнейшим пренебрежением относясь к их интересам, этот «руково­дитель» фактически разваливает производство, вызывая гнев и през­рение всего коллектива.

Значительная часть романа «Большое искусство» занимает история другого горе-руководителя — Ипполита Яковлевича Кокарева. Если Рукавишников пытался «подстроиться» под коллектив, то Кокарев (иногда, впрочем, довольно успешно мимикрируя) демонстриру­ет откровенное безразличие к коллективу, не желает считаться с мне­нием инженеров и рабочих, постоянно использует в своей «деятельно­сти» так называемую «административно-командную» систему. В годы войны, когда успех дела нередко достигался за счет перенапряжения сил, такие чуждые нашему обществу методы руководства до поры до времени не вызывали протеста. К сожалению, проявлялись они порой в нашей жизни и в послевоенное время. Впрочем, образ Кокарева получился таким колоритным, противоречивым, характерным, что заслуживает, чтобы о нем говорить подробнее.

Работники завода возлагают на него большие надежды; быва­лый, опытный хозяйственник, генерал, Герой Социалистического Тру­да, кавалер шести орденов. Правда, и до них доходят выдержки из его «заглазной» характеристики: «Крутоват, все ботиночки подби­рает только на собственную ножку». Его крутой характер, реши­тельность, безоглядность действий некоторым поначалу даже нра­вятся.

Грубоватый, прямолинейный Ипполит Яковлевич не спит, не ест, отдает работе всего себя. Внешний аскетизм, неприхотливость выгод­но отличают его от тех «начальственных лиц», которые с первых же шагов проявляют избыточную заботу о самих себе, о своих ближних. Он даже порой делает вид, что прислушивается к критике. Но вся его «Самоотверженная» деятельность сводится на нет: ему чужд трезвый экономический расчет, он не задумывается над тем, где и как изы­скать необходимые ресурсы, его мало интересуют суждения опытных и талантливых специалистов (а ведь и они были на заводе), он зача­стую заставляет своих подчиненных действовать наобум, поступать­ся совестью. Его грубость, безразличие к людям становятся нетерпи­мыми.

¹Панферов Ф, И. Собрание сочинений: В 6 т, Т, 5, М., 1969, С, 13,

В минуты сомнений, ища оправдания своему поведению, Кокарев почти дословно повторяет слова И. В. Сталина, сказанные им в речи 23 октября 1927 года: «— Порою я бываю груб. Но груб только с бездельниками, долгодумами»¹. Рассуждения эти утверждают Кокарева в своей правоте, наводят на мысль, что так следует по­ступать и дальше. Ему кажется, что он идет в русле правильной политики.

Рабочие завода быстро распознают его подлинную сущность. Старый уралец Евстигней Ильич Коронов, еще с первых шагов строи­тельства узнавший от Николая Кораблева о деятельности Кокарева и приглядевшись к нему, дает этому горе-руководителю меткую клич­ку-характеристику: «Попрыгунчик». «И это слово было подхва­чено всюду»,— замечает автор романа². Но потребовалось еще немало времени и сил, чтобы Кокарев перестал быть руководи­телем.

Ставя проблему руководства,— следовательно, проблему фор­мирования и воспитания руководящих кадров,— писатель остался вер­ным главному принципу советской литературы — принципу правди­вого отображения действительности. В его изображении «кокаревщина» — отвратительный результат отхода от основополагающих принципов ленинизма.

Образ Кокарева получил дальнейшее развитие и углубление во многих произведениях советской литературы. В нем отчетливо улав­ливались карьеризм, самолюбование, зазнайство, выявленные Верой Пановой в образах Листопада и Степана Борташевича (романы «Кружилиха», «Времена года»), тонко раскрытые Галиной Никола­евой, создавшей образ генерала — директора тракторного завода Вальгана (роман «Битва в пути»). Правда, значение образов Макара Рукавишникова и Ипполита Кокарева несколько ослабляется избы­точным нагнетанием и отрицательных качеств, недостаточной мотиви­рованностью некоторых их поступков. В действительности люди подобного типа действуют более осмотрительно, обнажить их гнилую сердцевину оказывается труднее, чем это показано в три­логии.

¹  Панферов Ф. И, Собрание сочинений: В 6 т. Т. 5. М.,  1959. С. 46.

²  Там же. С. 30.

По замыслу писателя мнимым руководителям должен противо­стоять подлинный руководитель, воплощенный Панферовым в образе Николая Степановича Кораблева. И, действительно, автору многое удалось в этом образе. Писатель показал настоящего советского ин­теллигента, вышедшего из народной среды. Он бесконечно предан «своему делу, которое отлично знает. Он целеустремлен, обладает большим культурным багажом. Куда бы ни забрасывала его судьба, он быстро находит близких по духу людей. В них обретает надежную поддержку и опору. Даже в нечеловеческих условиях фашистского концлагеря Кораблев не остается одиноким. Рассказ о восстании узников «Центрального лазарета», в котором участвовал и Николай, ведется с большим эмоциональным подъемом. Это один из удачней­ших эпизодов всей трилогии. И в отношениях с товарищами, с подчиненными, с женой и близкими Николай Кораблев ровен, человечен, предупредителен. В решении принципиальных вопросов он последо­вателен, способен твердо отстаивать занятую позицию. В то же время, хотя и не любит признаваться в этом, он — романтик, человек с легко ранимой душой. Сам Панферов как-то говорил, что, создавая образ Николая Кораблева, он думал о Владимире Маяковском, о его вели­чии и беззащитности, и многие черты характера великого поэта хотел передать своему герою.

Писатель стремился решить трудную задачу — создать полно­кровный образ положительного героя. Не вполне это, к сожалению, получилось. Кораблев хочет быть вместе с людьми, вровень с людь­ми. А оказывается, и нередко, над людьми. Тут сказалось дыхание самого времени, убеждение, что передовой деятель непре­менно должен быть выше всех, вести за собой, что он должен везде и во всем быть «безупречным», «безгрешным». Потому-то и Кораблев, поначалу наделенный живыми человеческими чертами, постепенно становится фигурой в какой-то мере условной, схематичной. Вернув­шись после всех испытаний на родной завод, быстро, как по мановению ока, налаживает развалившуюся было в его отсутствие работу. Панферов собирался здесь многое добавить, уточнить, найти для сво­его героя какие-то новые живые черточки...

Как и в других произведениях писателя, в трилогии много удав­шихся массовых сцен. Враг всяческой рутины, косности, застоя, автор внимательно следил и с любовью отображал движение народных масс. В его романах хорошо переданы настроения «человеческих множеств», много экспрессивных, взволнованных изображений собра­ний, митингов, боевых стычек, авральных работ. Даже в период же­стоких лишений и испытаний Великой Отечественной войны жизнь захватывала своим полнокровьем, неисчерпаемым многообразием человеческих судеб, страстным устремлением советских людей к созида­тельной деятельности, к счастью.

Некоторых читателей, может быть, покоробит упоминание в три­логии в определенном контексте имени И. В. Сталина. И здесь сле­дует посмотреть правде прямо в глаза. Первый роман трилогии — «Борьба за мир» создавался, повторю еще раз, в конце войны и в пер­вые послевоенные годы. Имя Сталина в то время было на устах у всех. Ему приписывались все победы на фронте и все достижения в мирном труде. Вспоминая те времена, наш выдающийся поэт Александр Твардовский в своей поэме-дневнике «За далью — даль» писал:

Мы звали — станем ли лукавить? —

Его отцом в стране-семье.

Тут ни убавить,

Ни прибавить,—

Так это было на земле... ¹

Действительно, не пристало нам, советским людям, лукавить ни в большом, ни в малом. В 1958 г. в период подготовки первого собра­ния сочинений Панферова в шести томах, осуществлявшемся в то время Государственным издательством художественной литературы, мне, подготавливавшему примечания к этому изданию, довелось бе­седовать с писателем. Разговор зашел и об этом — ведь прошло всего два  года со времени XXсъезда КПСС, принявшего решение о пре­одолении последствий культа личности.

—  Не снять ли нам в тексте все упоминания о Сталине,— пред­ложил я.

—  Вот мы тогда и окажемся в рядах конъюнктурщиков, исказителей  исторической   правды,— твердо  ответил   Федор   Иванович. Действительность не следует лакировать, ее нужно показывать такой, какой она была на самом деле. Да к тому же имя это в романе «Борьба за мир» упоминается редко, только там, где следует точно передать колорит времени.

Конечно, романист был прав.

Теперь мы можем и должны смотреть на прошлое с тех высот, на которые нас подняли XXVIIсъезд КПСС и XIXпартийная конфе­ренция. Перед нами предстали новые факты, раскрылись новые дали. Теперь мы знаем о Сталине и методах его деятельности намного боль­ше, чем знали Панферов и литераторы его круга. Мы вглядываемся в прошлое, принимая во внимание и их опыт, и их наблюдения. Это прошлое нельзя улучшить или ухудшить — его нужно осмысливать, из него выносить необходимые уроки.

Романы Панферова можно отнести к так называемой «сочной прозе», выявляющей свое своеобразие в стремительном движении сюжета, в бурных спорах и идеологических схватках колоритно выписанных персонажей, наконец, в необычном строе самой художест­венной речи. Журналист Александр Дроздов точно подметил: «У него (Панферова.— Л. В.) слова не складываются послушно в фразу по сигналу высокоразвитого вкуса, а лишь примериваются, как бы луч­ше сложиться, частенько не приживаются друг к другу, ссорятся, вме­сто того чтобы жить в эстетическом ладу. Фраза не имеет закончен­ной формы, а только ищет ее. В стилистике его повсюду торчат острые углы... Со всем этим он писатель подлинный, исключительно сильный». Можно отметить, что в этой стилистике отчетливо про­ступает дыхание поволжской устной народной речи. Постоянному общению с народом Панферов обязан и тем обилием острых слове­чек, пословиц, поговорок, афоризмов, которые так оживляют текст его трилогии, делают его героев более близкими читателю. Большой мастер пейзажа, писатель обогатил свою палитру впечатляющими изображениями пейзажа индустриального Урала.

Панферов был не только трудолюбивым, целеустремленным пи­сателем. Он был видным общественным деятелем, долгие годы вы­полнял ответственную работу депутата Верховного Совета СССР, редактировал журнал «Октябрь». Журнал был его самой сильной привязанностью, подлинной страстью.

Будучи доброжелательным, отзывчивым человеком (такими он хотел видеть и своих любимых героев), Панферов не раз выручал попавших в беду литераторов, помогал обиженным, поддерживал ослабевших. Он ободрял Владимира Дудинцева, у которого на какое-то время опустились руки после несправедливых нападок на его ро­ман «Не хлебом единым». Пытался устроить творческую командиров­ку Борису Пастернаку. Делал все от него зависящее, чтобы напеча­тать «Синюю тетрадь» Эммануила Казакевича (повесть была опуб­ликована в «Октябре» уже после кончины Панферова, последовавшей 10 сентября 1960 г.). Недаром к журналу так тянулись совершенно разные по творческим интересам, манерам, исканиям, пристрастиям писатели. Среди них — Михаил Бубеннов и Семен Бабаевский, Арка­дий Первенцев и Григорий Коновалов, Константин Паустовский и Вера Панова, Галина Николаева и Илья Сельвинский, Василий Фе­доров и Борис Полевой, Анатолий Рыбаков и Михаил Шолохов. Всех привечал требовательный редактор, всем находил место. В ли­тературных кругах было хорошо известно: Федор Иванович прям, принципиален, четко, в глаза высказывает свои суждения, не дает спуску авторам бездарных поделок, приспособленцам и карье­ристам. Но всегда поможет, как умеет, чем сможет, действительно способному, честному литератору.

Каждое его произведение вызывало шквал критических откли­ков. Не обошли они и романы, составившие трилогию,— «Борьба за мир», «В стране поверженных», «Большое искусство». Панферов не считал работу над этими произведениями вполне завершенной, на­деялся еще к ней вернуться. Романы создавались в ходе самих со­бытий и по их свежим следам. Многое тогда еще не отстоялось, о многом можно было судить только на основе личных, порой субъ­ективных впечатлений. Современному читателю с расстояния в четы­ре с лишним десятилетия многое видится несколько по-иному, масш­табнее, шире, значительней. Но живые наблюдения участников тех событий сохраняют свою непреходящую, нетленную ценность. Досто­верным свидетельством очевидца представляется и трилогия Федора Ивановича Панферова о военном лихолетье, о первых послевоенных годах. О стране и людях, отстаивавших свою свободу, свои идеалы, свой социалистический образ жизни на штормовом ветру истории.

¹Твардовский А. За далью — даль. М., 1960. С. 195.

Лев Вольпе